автор цитаты «Из всех искусств важнейшим у нас является кино». Длинный стол, покрытый скатертью, бутылки с минеральной водой, стаканы. Всё по протоколу. Съемочная группа выходила слева, соблюдая субординацию. Первым шел Вольдемар Псоу, в монгольской кожаной куртке, при шейном платке. Модные тонированные очки в дорогой оправе, джинсы-клеш, — Голливуд, да и только! За ним шли народные, начиная, конечно, с Ларисы Борисовны Марченко, появление которой вызвало вздох восхищения. Ларочка была с костюме глубокого синего цвета — в талию, с широченной юбкой, перехваченной высоким белым ремнем, в белых митенках и в элегантной белой шляпке с синей вуалькой. Она улыбнулась всеми своими белыми зубками, приложила сложенные в щепотку пальчики к губам — и послала воздушный поцелуй в зал. Северский принципиально явился в джинсовом костюме, присланным другом-диссидентом из США, и при ходьбе издавал скрип — новые ковбойские сапожки, присланные оттуда же, чудовищно повизгивали. Актрисы, одетые от Виталика Волкова, щеголяли в псевдорусских платках, и выглядели стайкой встревоженных птичек.
Осветители еще настраивали аппаратуру, шмыгали телевизионщики, устанавливая телекамеры и микрофоны, волнение передавалось всем, включая бесстрастных милиционеров на входе и киномехаников. Наконец, все расселись, все стихло, Псоу, поправив шейный платочек, вышел к микрофону, неожиданно чихнул, и принялся говорить сбивчиво, срываясь в фистулу:
— Не случайным оказался мой выбор материала для съемок. С детства я очень любил арабские сказки, и вот теперь, когда представилась возможность, я обратился … — и все зудел, посвистывал и публика едва не уснула. Сценарист выступил кратко и по делу, художник рассказал о том, как его чуть не цапнула гюрза на съемках в пустыне (ложь абсолютная, но эффектная), Марченко, улыбаясь и кокетничая, сказала, что это огромная честь для нее — работать с таким маститым режиссером, который, как никто, понимает детскую душу. Это вышло двусмысленно, но утонуло в аплодисментах. Сашка Архаров вышел к микрофону, как обычно, будто развинченный, тряхнул головой так, что фирменная челочка легла ровно — справа — налево, улыбнулся серыми глазами, поиграл губами, придал хрипотцу голосу, рассказал пару анекдотов со съемок, похлопал режиссеру, поклонился залу, и удалился под шквал оваций и криков — Архаров!!! Браво! Последней Псоу вывел к микрофону Мону Ли, и сказал:
— А вот, и наша восходящая звездочка. Наша Нонночка Коломийцева. Самая младшая в съемочной группе, она не только прекрасно сыграла свою роль Принцессы, но и мужественно перенесла неизбежные тяготы съемочного периода, продолжая учиться в школе.
Дали слово Моне. Тоненькая, гладко причесанная, в темном, строгом платье ниже колен и в белых крылышках фартучка, она производила странное впечатление взрослой женщины, переодетой ученицей.
— Мне очень понравилось играть в кино, — просто сказала Мона Ли, — ко мне все чудесно относились, а что получилось, я даже сама еще толком не поняла. Надеюсь, что вам понравится. Спасибо.
Моне Ли хлопали сдержанно, переговариваясь — ничего себе! Откуда Псоу такую вытащил? Чья-то дочка? Лицо странное — итальянка, что ли? Красивая, обалдеть… сколько ей? 14? 16? Любовница его? Но тут погас свет, актеры заняли места в зале, пошел занавес, открывая огромное белое полотно экрана, и, на фоне ярчайшего голубого неба и синих от солнца стен пошел караван верблюдов. Их снимали сзади, поэтому казалось, что караван выходит из зала. Полилась чарующая восточная музыка, зазвучала тоненько — тронули струны ребаба, нежно задул камышовый ней, зазвенели колокольчики. Мона напряглась, вытянулась — как струнка. Пал Палыч, успокаивая, накрыл своей рукой ее руку. Фильм шел, мелькали кадры, зрители то смеялись, то вскрикивали, то замирали. Мона Ли пристально вглядывалась в свое лицо на большом экране, оно казалось ей чужим, слишком взрослым. Когда дошла очередь до эпизода на лестнице в Судаке, Мона Ли вскрикнула и закрыла лицо. Зал охнул. Когда замелькали кадры шествия каравана, Мона Ли выдохнула, невольно повернулась вправо — и застыла. Справа от нее, почти не видный в темноте зала, сидел тот самый кореец с длинными вислыми усами, появлявшийся всегда неожиданно, после чего случались события страшные и опасные смертельно. В этот раз он был в темном пиджаке, с черной бабочкой и в белой рубашке. Да нет, — подумала Мона, — я ошиблась! Откуда он здесь? Она опять повернулась. Сосед сощурил глаза и улыбнулся, склонив голову. Нет-нет-нет, — сказала себе Мона Ли. — Это не он. Но это — он! Он ведь звал меня уйти из гостиницы в Ташкенте, обещая рассказать мне всю правду?! Он! И вдруг она услышала голос, который будто бы говорил ей на ухо, но так громко, что все должны были бы слышать! Однако никто не обратил внимания. Звука — не было. Мона Ли, — услышала она надтреснутый голос, — завтра. На закате. На Плющихе. У стены. Я найду тебя. На закате.
До конца фильма Мона Ли пыталась унять дрожь, и, когда зал встал, приветствуя создателей фильма, и кто-то потащил за руку ее, упирающуюся, на сцену, она оглянулась и увидела, что кресло, в котором сидел говоривший с ней — пусто.
Мона стояла на сцене, под экраном, и зал хлопал, и несли букеты цветов, и вспышки озаряли, видоизменяя лица, и кто-то уже давал автографы, и Пал Палыч хлопал, стоя, и махал рукой Моне Ли. Он был так горд, что не стеснялся — и плакал. Мона Ли спрашивала всех — не видел ли кто такого господина, в черном костюме, вот с такими усами — она проводила пальцами от носа к подбородку, — нет, какая-то делегация? Наверное, японцы. Нет, не видели. Собирались в ВТО, в «Дом Фильма» — кто куда, Мону Ли звали с собой, но она мотала головой — домой далеко, в Подмосковье, папа ждет. Но ее не послушали, затащили, вместе с Пал Палычем — в ресторан ВТО, и она вертела головой, поражаясь, как столько знаменитостей в Москве могут собраться в одном месте. Есть ей не хотелось, но ее буквально засыпали конфетами и фруктами, и она улыбалась, улыбалась, улыбалась… сердце её билось глухо, предчувствуя самое страшное, и поделиться ей — было не с кем. Пал Палыча и Мону подвезли на машине до Одинцово ехавшие догуливать в Рузу актеры, и дома они были почти под утро. Было холодно — Таня спала на диване, в большой комнате, укрывшись одеялами и пальто. Наверху надрывался Митя. Пал Палыч бросился затапливать печь, а Мона Ли поднялась к ребенку, голодному, в мокрых пеленках. Их общая с Кириллом тайна — собака Малыш жила во дворе, они с Пал Палычем ее кормили, но в дом Таня ее не пускала. Сейчас же пес оказался на втором этаже и лежал в детской кроватке, согревая мальчишку. Мона охнула, и пошла еще одна бессонная ночь, с кормлением, пеленанием и замачиванием пеленок — на утро. Когда они сели пить чай, уже светало.
— Пап, что случилось с Танечкой? — спросила
